Сегодня картина производит впечатление своего рода кинематографического раритета: во-первых, потому что ее довольно редко показывают по телевизору, а во-вторых, в силу непривычного и, в общем, нехарактерного для нашего кино «формализма» с каким разрешается здесь героическая коллизия.
Во всех классических военных фильмах о летчиках: от «Воздушного извозчика» до «В бой идут одни старики» — мы, как правило, имеем дело с полноценной лирико-драматической или комедийно-водевильной интригой, обильно, к тому же, сдобренной музыкальными номерами: бесстрашные «боги войны» большую часть экранного времени страдают от любовной неразберихи и внутренних сомнений, ухаживают, выясняют отношения, дарят букеты, поют и пляшут, и лишь в кульминационные моменты поднимаются в небо, чтобы совершать подвиги.
В «Небе Москвы» вся эта «наземная драматургия» условна. Эпизоды в московской квартире героя (П. Алейников), где папа-профессор (Н. Шамин) читает нотации уходящему на фронт сыну, а сестренка Наташка, в исполнении пухленькой травести Л. Каплуновой, без умолку верещит что-то фальшиво-театральным голосом и надувает губки, кокетливо заложив ручки в карманы, кажутся просто лишними. Петр Алейников — Илья Стрельцов так же похож на профессорского сына, как на Римского Папу.
Он явно чужой в этой семье, в этом доме и даже в этом городе: в первых кадрах, сойдя с поезда на площади у Казанского вокзала, он ошеломленно и растерянно озирается, словно видит Москву впервые. Да и сам утренний город, по которому Стрельцов идет с вокзала домой, предстает не как город детства, полный интимных подробностей и личных воспоминаний, а как город-символ, город-знак в чередование хрестоматийно известных планов: Красная площадь, Большой театр, гостиница «Москва»...
Это не тот город, в котором он живет, но тот, величие которого необходимо защищать до последней капли крови. Соответственно, настоящим домом для героя становится прифронтовой аэродром, настоящей семьей — друзья-летчики, защищающие небо Москвы, а отцом — командир летного полка подполковник Балашов в исполнении мужественного Н. Боголюбова.
Быт прифронтового аэродрома в фильме предельно прост и бесхитростен: в кадре — или летное поле, на котором стоят истребители, или командный пункт, где авиаторы между полетами дружно «забивают козла», или санитарный блиндаж, где обитает очаровательная медсестра Зоя. Время от времени на летное поле въезжает машина, привозя очередной приказ; боевая тревога, все бегут к самолетам, медсестра Зоя на прощание машет рукой, истребители поднимаются в воздухе, сражение, возвращение домой, и так снова и снова...
В этом пространстве с его раз и навсегда заведенным ходом вещей невозможна никакая интрига, никакое коварство, никакая игра страстей. Поэтому-то любовная драма — мотив ревности Стрельцова к Зое, вечно окруженной «настоящими мужчинами», полностью исчерпывается к середине фильма — «настоящие мужчины», видя, что тут дело серьезное, деликатно отходят в сторону. Также и заявленная вначале тема «воспитания личности», «становления героя» никак не может быть драматургическим стержнем картины, поскольку Стрельцов проявляет героизм в первый же раз поднявшись в воздух: в своем первом полете он сразу сбивает «фрица», за что и получает прозвище «Счастливчик».
Собственно психологический конфликт, если он и существует в фильме, обусловлен разве что несовпадением типажных данных актера — вечно ерничающего и неуверенного в себе маргинала Алейникова и той исключительно героической роли, которую ему довелось здесь играть. И тем не менее, из этого минимума деталей, событий и выразительных планов автор умудряется вылепить ситуации, наполненные огромного напряжения драматизмом: закончился воздушный бой, два самолета не вернулись на базу, через считанные минуты кончится горючее, в командном блиндаже тусклое, скучное, невыносимое ожидание.
Диспетчер однообразно твердит в рацию: «девятый, девятый, где находитесь... » Командир в том же ритме меряет шагами блиндаж; приходит Зоя, внося в общее тягостное ожидание ноту дополнительного женского драматизма. Вдруг слышится звук приземляющегося самолета (за кадром), все стремительно выбегают из блиндажа, Зоя в смятении делает шаг в противоположную сторону, отступая к стене. Врывается возбужденный, счастливый боец, он требует продолжения прерванной партии в козла, зовет: «Стрельцов! Где счастливчик?».
Лицо Зои искажается плачем. Рыдая, она выскакивает из блиндажа. Событийную канву ленты составляют пять боевых вылетов Ильи Стрельцова, из которых только два заканчиваются благополучным приземлением; в трех остальных случаях он падает на землю с парашютом или без, но отделывается при этом травмами.
Лучшие эпизоды фильма — виртуозно снятые воздушные бои: черные самолеты в сером облачном небе, крупно — фюзеляж, крупно - узкое лицо героя в очках авиатора, неуловимо напоминающее очертания кабины самого самолета, бесчисленные диагонали — лучи прожекторов, трассы снарядов и пуль, размах крыльев, пересекающих экран от нижнего левого угла до верхнего правого, падающие горящие самолеты, черный след от которых образует в сером небе огроммный «Х»; вращающиеся пропеллеры, разнообразные ракурсы летящих машин, вражеский самолет в центре нумерованных окружностей оптического прицела...
Выразительность съемок и безукоризненно ритмичный, голливудский монтаж делает фильм причастным традиции, ведущей от «авиационных» фильмов 30-40-х годов (Хоукс, Уэллмэн и др.) вплоть до современных компьютерных игр с их четкой графичностью, подчиненной исключительно милитаристским задачам. В этом минимализме художественных средств и переживаний есть какая-то неопровержимая психологическая правда.
Это абсолютно точно и никак неприукрашенны быт, жизнь и переживания «винтиков», добровольно отказавшихся от себя во имя великой цели, и в этом служении, в этой своей предельной и неслыханной простоте — трогательных и возвышенных, как все герои, не подозревающие о своем героизме. Петр Алейников, думаю, взят на эту роль по принципу типажного несоответствия, он в принципе не герой, он вечный девтерагонист, смешной, трогательный, неперевоспитанный, с какой-то ущербинкой в лице. Меньше всего он похож на профессорского сына, а больше всего на беспризорника или детдомовца, неуверенного в себе, «не привыкшего» к своему героическому положению.
Маленький, худенький, в черной шинели, которая придает ему вид «ремесленника» или в летном комбинезоне, который вообще сообщает его фигуре нечто детское, он мается на земле даже рядом с любимой девушкой и рвется в бой, в небо, где он, забыв обо всем на свете может предаваться чистейшей страсти — азарту боя, которая составляет его единственное предназначение.
